—Михаил, Вы — автор, широко известный в узких кругах...
—Да, есть всего несколько моих песен, которые «крутили» на радио и ТВ: «Элис», «Не парься» и «Сомбади». Но это далеко не самые важные для меня песни, они вырваны из контекста моего творчества и не отражают того, о чем я пою. А другие мои песни почему-то ни в какие программы не берут. Они считаются сложными, неформатными...
—Это не обидно?
—Обидно — неточное в данном случае слово. Скорее это неправильно. В нашем обществе принято думать, что люди глупее, чем они есть на самом деле. Что жизнь проста и исчерпывается внешними проявлениями. А то, что в действительности наполняет эту жизнь: сложное, философское, настоящее,— это излишество. Иногда мне кажется, что вся реальность скоро будет объявлена неформатной, заумной и никому не интересной.
—Вы намеренно не интегрировались в современный шоу-бизнес или так само собой получилось?
—Намеренно. Много раз я стоял перед этим выбором и всякий раз делал шаг в сторону от популярности. Поначалу были сомнения: действительно ли внутренне я не хочу быть массовым исполнителем? Но потом я твердо понял: то, что я делаю — и есть то, чего я хочу. Помните фильм «Сталкер»? Там была комната счастья, в которой сбывались только подлинные желания человека. Так вот, если желание ненастоящее, то оно приносит пустоту и смерть. Когда я сталкивался с миром шоу-бизнеса, мне всегда потом становилось очень плохо.
—Почему?
—Я не могу нормально себя чувствовать, когда мне говорят, что мне надо писать, как мне надо одеваться, сколько и где я должен выступать... То есть когда меня, человека, берут и делают из меня товар. Ведь на самом деле я пишу для того, чтобы мне становилось хорошо. Чтобы мне открывалась внутренняя перспектива самой жизни. Поэтому я не могу писать на заказ.
—Но у Вас же был опыт работы на радио, Вы писали рекламные ролики.
—Да, я даже профессионально этим занимался. Рассуждал так: я лучше буду зарабатывать этим ремеслом, а музыку буду продолжать писать не ради денег, а ту, которую мне хочется. Тогда же один продюсер предложил мне писать кавер-версии. Мол, здорово у тебя получилось с «Элис», давай сделаем целый альбом таких кавер-версий. Я даже согласился, но потом мне стало безумно скучно. Я вдруг понял, что жизнь слишком коротка даже для главного,— что-то понять, осмыслить — и жалко тратить ее на такие пустяки.
—В одном из своих интервью Вы сказали, что у Вас «аллергия на шоу-бизнес». А что является главным «аллергеном»?
—Насилие. Насилие над духом. Ведь я занимаюсь творчеством из любви. Из любви к миру, к человеку.
—Вы поете: «Побиваю рекорды нахождения в андеграунде». А есть он сегодня, андеграунд?
—Я вижу, что есть. В советское время к андеграунду, ясное дело, принадлежали все те, кто считал себя не-советским. Сегодня его составляют те, кто занимается неформатным, некоммерческим творчеством.
—Я не боюсь быть пафосным. По-моему, настало то время, когда о чем-то пора заявлять прямо, не стесняясь громких слов. Ведь сейчас все люди настолько поглощены зарабатыванием денег, что о многих вещах (душе, любви, истине, вечной жизни) никто не думает и не говорит. Эти слова не только не являются «заезженными», они вообще не звучат!
—У Вас есть строчка: «Я по утрам ищу галстук цвета алого»... Вы видите какие-то черты советского прошлого в современном обществе? И что именно? Внешние атрибуты или нечто мировоззренческое?
—Внешних атрибутов как раз не так много (хотя Ленин-то в мавзолее до сих пор лежит!). Атрибуты быстрее всего уходят и забываются. Например, когда я своему старшему сыну рассказывал, что раньше в школу нельзя было ходить в джинсах и с длинными волосами, он был так искренне удивлен! У него в голове это не укладывается! Да и сами эти слова про «галстук цвета алого» современная молодежь на моих концертах уже не понимает. Думают, что это про группу «Секрет»... Но я, пожалуй, даже рад, что наши дети не знают всего этого. А вот внутренне мы во многом те же, что были в советское время.
—Что Вы имеете в виду?
—Прежде всего, невежество. Причем его нельзя напрямую увязывать с советским прошлым. Невежество вообще свойственно человеку. Так же, как и поиск истины. Это две стороны одной монеты. Бердяев в «Философии свободного духа» очень хорошо объясняет, что человек мечется между светом и тьмой, что у человека, в отличие от ангелов, нет одного навсегда определенного призвания, а есть возможность изменяться, и ее нужно использовать. Если мы не меняемся к лучшему, значит, мы теряем время жизни зря.
—Да.
—Откуда это? У Вас была религиозная семья?
—Нет, это результат самообразования и моей личной заинтересованности в духовных вопросах. Это началось где-то в 17 лет, а в 18 я уже осознанно крестился. Наверное, внутренне я шел к вере уже давно, много читал... и вдруг отчетливо осознал необходимость крещения. Я словно бы проснулся (хотя мне и неловко употреблять это выражение, может, я и до сих пор еще не полностью проснулся?). Были у меня и друзья, которые помогли шагнуть в эту дверь. Помните, у Гребенщикова: «поколение дворников и сторожей»? Когда-то я работал в ДК имени Кирова сторожем (то есть сидел там и на гитаре играл) и познакомился с еще одним сторожем Володей, который учился в университете на философском факультете. Через него я познакомился с ребятами оттуда, стал ходить на лекции. Володя снабдил меня книгами, я прочитал все диалоги Платона, потом Гегеля... во многом через это я пришел к пониманию, что Бог существует.
—Вы помните обстоятельства своего крещения?
—Я пришел во Владимирский собор. Причем я не знал, был я крещен или нет, предполагаю, что бабушка меня тайно крестила в детстве. Но я посоветовался со священником, и он сказал, что это не страшно, даже хорошо, что я еще и в сознательном возрасте пришел к этому. Но вообще мне сложно говорить на эту тему. Я не могу объяснить, что со мной произошло после этого ритуала. Я даже в церковь пойти никого не могу убедить, для меня самого здесь нет каких-то разумных доводов, я просто в это верю.
—А Вам не трудно быть «белой вороной»? Ведь большинство творческих людей считает, что достаточно верить в Бога в душе, а во внешних ритуалах нет никакого смысла...
—Думаю, что эти люди заблуждаются. Я не боюсь быть внешне религиозным, не стесняюсь этого. Я внутренне ощущаю, что в Церкви важно все, что все ритуалы, все символы имеют глубокий, жизненный смысл. Вот мой старший сын Егор (ему 23 года) боится быть религиозным. Он интересуется религией, философией, читает много, но не хочет казаться окружающим религиозным человеком. Я спокойно к этому отношусь. Есть благодать, которую некоторые люди просто еще не готовы принять. Они видят Церковь только как организацию, общественную структуру, что-то типа райкома. И больше ничего не могут увидеть. Тут, наверное, нужен опыт живого человеческого общения.
—А что за опыт общения был у Вас в Церкви?
—Уже довольно давно я хожу в храм Адриана и Натальи в Старо-Паново. Несколько лет назад мы с другими питерскими музыкантами проводили концерты в его поддержку (они назывались строчкой моей песни «Мое сопротивление нелюбви»), собирали деньги на восстановление. Там настоятелем замечательный священник, отец Антоний, мы с ним часто разговариваем, очень содержательные диалоги у нас получаются. И вот когда я смотрю на него, то понимаю, что главное в Церкви — не земное, а мистическое...
—Ваша семья разделяет Ваше отношение к вопросам веры?
—Тут был долгий путь. Свою жену Аню я с самого момента свадьбы убеждал принять крещение, а она упорно отказывалась. Но когда она познакомилась с отцом Антонием, ее мнение изменилось. Наверное, это просто был первый священник, с которым она смогла лично доверительно поговорить. В итоге и она, и наши трое детей вместе крестились.
—Ваш последний сборник стихов называется «Сигналы из глубины». Что Вы имели в виду?
—Это многозначно. Из глубины сердца, из глубины мироздания... Это призыв жить и смотреть глубоко, а не поверхностно.
—Когда Вы пишете стихи, высказываете собственное мнение или чувствуете, что Бог их вкладывает в душу?
—Это сложный вопрос. Мне хочется думать, что одновременно и то, и другое. Что я высказываю свое мнение, но оно имеет отношение к реальности, к Богу, к миру, к людям...
—В одном из своих интервью Вы говорили о важности принятия мира человеком, о христианском понятии смирения. При этом у Вас в творчестве очень много протестных нот («Мне обильно и больно оттого, что все так дебильно» и так далее), а Ваша знаковая песня — «Сопротивление нелюбви». Как Вам удается сочетать принятие и сопротивление?
—Мне кажется, в этом и смысл христианства. Сопротивляться злу, смерти, но принимать при этом жизнь. Человеку может многое в мире не нравиться, но нужно полюбить всю жизнь: и то, что нравится, и то, что не нравится. Нужно любить жизнь не только тогда, когда хорошо, но и когда плохо. Знаете такой итальянский фильм «Жизнь прекрасна»? Там отец с сыном попадают в концлагерь, папа прячет его от немцев, а чтобы ребенок не испугался, превращает все в игру. Говорит, что надо заработать бонусы, а победитель получит танк. Это к тому, что нужно понимать: жизнь — удивительно хороша, даже в концлагере. Ведь очень легко войти в противоречие с жизнью, например, сказать себе, что я неудачник, денег у меня нет, песни не берут на радио... Но если принимать все по-другому, тогда жить гораздо интереснее.
—Вам никогда не говорили, что песня «Вот и начался Джаз» — политическая?
—Очень интересно! Никогда.
—А Вы ничего политического туда не вкладывали? Как же упоминание «тех, кто продает уголь, нефть и газ»?
—Наверное, здесь можно увидеть политический пласт. Просто сам я для себя не считаю это политикой. В отличие от многих артистов меня как раз пугает не Церковь, а политика. Как гражданин я, конечно, интересуюсь политикой, но не думаю, что у наших сегодняшних бед — политические корни. Политическое — это внешнее, это только атрибутика.
—Но ведь есть мнение, что общество «оболванивается» посредством телевизора, и нужно просто забрать телевидение из рук определенных людей...
—Нет, я так не думаю. Просто есть люди, которые пользуются слабостью общества и зарабатывают на ней деньги. Конечно, это безобразие. Плохо, когда у людей нет выбора, что смотреть и что слушать. Но я думаю, что обычными политическими методами — демонстрациями, митингами,— мы не сможем эту ситуацию изменить. Гораздо важнее каждому лично не принимать участия в этом безумии. Сделать так, чтобы тебе лично было нужно другое.
«Весело молиться»
—"Тебе говорили: жди и бойся Страшного суда/Я говорю: никуда не ходи, Суд сам пришел сюда«... У Вас в стихах часто упоминается Страшный суд, смерть, конец света. Вам свойственно апокалипсическое видение мира?
—Да. Я ощущаю, что Суд уже начался в мире, что он уже идет. Признаков этого Страшного суда я вижу очень много. Смерть, страдание, война по всему миру. Но это не только страшное ощущение, а в чем-то светлое. Потому что и спасение тоже не за горами, оно уже сейчас нам доступно. Спасение — оно не после смерти, оно уже сейчас.
—Вы поете: «Лучше весело молиться, радость жизни умножать». Вам самому это удается? Ведь обычно образ молящегося человека в искусстве — это образ человека грустного, скорбящего о своих грехах...
—Конечно, и в грехах, и в образе распятого Христа нет ничего веселого. Но надо молиться с осознанием того, что Сын Человеческий, хотя и умер за наши грехи, но после этого Он воскрес. Значит, и у каждого из нас есть такая возможность!
Подождите...