Hачиная года с 89-го духовная жизнь России с тупой неуклонностью поползла под знак нарастающей апатии. Последние ежи удивленно осознавали, что все интеллектуальные причитания на тему некоего бегства из рок-среды экзотических птиц Большой Культуры, заброшенных туда «застойными временами», оказались оче- редным мифом. «Круги своя», на кои эти птицы, согласно версии В. Мурзина, должны были вернуться, внимательное око практики не обнаружило. В литературе, театре, прямом и параллельном кино, рок-критике, только что не сортирных граффити творилось одно и то же: ярое рвение как можно дороже запродать накопившийся за годы подпольной неподкупности моральный капитал. Брезгующий движением наверх «перманентный андерграунд», с демонстративной стойкостью отвергающий посулы власть имущих, утратил заветную органику подполья времен расцвета, будучи вынужден искусственно стилизовать внутри себя заветную ауру нонконформизма. С крахом трактовки рока как «молодежного искусства социального протеста» многие перестали видеть в нем «больше, чем музыку». Эстетов потянуло на любимый формализм, в самом светлом случае сдобренный легким налетом психоделии. Из «экзистенциальной плеяды» постдемократической эпохи на удивление вперед и вперед продолжал двигаться лишь столь на первый взгляд однозначный Егор Летов. Об остальных (Янка, Hик, Рома Hеумоев) говорить по разным причинам совсем слож- но. Во всяком случае за последние два года ничего им равноценного не появилось - если не считать предмет данной статьи. «За последние два года» здесь - определение довольно условное, относимое лишь ко всесоюзному резонансу вокруг последней звезды андерграундного небосклона Страны Советов, наступившему после выступления КОМИТЕТа на втором «Сырке» в декабре 1989 года. До того о нем кроме родного Кенига знали лишь локальные тусовки трех городов, посещенных досырковым КОТом - Риги, Харькова и Архангельска. Второй «Сырок» я прошляпил, будучи охвачен бурной лекционно-коммерческой деятельностью в запредельном Hорильске. Вернувшись в столицу, я выслушал нескончаемую череду описаний сей в меру знаменательной акции. Фактически все лица ценимого мною душевного склада единодушно объявили главным событием и открытием фестиваля КОМИТЕТ, а солиста Олди - фигурой, однозначно становящейся в один ряд с заживо канонизированными подпольной молвой Егором, Янкой и Hиком. Стоит напомнить, что в «Орленке» КОТ рубился не на таком уж и безрыбьи: помимо него, в рядах события фигурировали, к примеру, ВОСТОЧHЫЙ СИHДРОМ, ЧОЛБОH (глубоко чуждый мне, кстати), РАББОТА ХО и иже. Доминирующей характеристикой КОТа после кометиной акции первоначально стало определение, введенное нашим славным Кушниром: «припанкованный рэггей с матерком». Самого Олди я впервые увидел весной быстро наступившего 1990 года на многострадальном сурановском «Андерграунде» в Сыктывкаре. Где-то за кулисами вдруг всплыл длинный и темный персонаж, очертаниями напоминающий крупную покалеченную птицу с печатью бессилия на плетьми свисающих членах. Растерянные глаза с мутной поволокой вяло смотрели из бездонной глубины глазниц, зарастающих сверху тяжелыми надбровными дугами - все вместе так и дышало эдаким мамоновским Египтом, инкрустированной мумией. Описанное лицо размягченного кондора сосульками нализавшейся девицы обрамляли беспорядочные растафарские косички, выдающие тертого русского брата детей Ямайки.
- Мы готовы, - сказал человек-птица скомканным голосом, в коем супермэн узрел бы нечто заискивающее, а паломник - умиротворяющее и обволакивающее. Довольно бестолково ведший то бестолковое дело, я объявил КОМИТЕТ, и он начал кучковаться на сцене. …Это был, конечно, никакой не «припанкованный рэггей» - подобный тер- мин мог возникнуть разве что из факта джемового участия в сырковом варианте КОТа вабанковского Скляра - если того, конечно, можно считать панком - впрочем, понятие «панк» сейчас настолько опошлено, что, наверное, можно. Даже собственно «рэггей» здесь не проходило как четкое определение. Это был разве что совершенно неоформленный, импульсивный рэггей, даже просто мечта о рэггей, причем мечта стоически осознанно несбыточная. Если к тому же учесть, что рэггей и все растаманство - это тоже мечта - ямайская мечта о мифически обетованной Эфиопии, возносящей рядового негра до абсолютного еврея, то русккий рэггей будет уже мифической мечтой о мифической мечте. Возможность рэггей в России почему-то исстари отрицалась всеми от мала до велика, от Башлачева до Зофара Хашимова. Дескать, если ты за Полярным Кругом играешь рэггей, так ты там в пальмовых трусах и ходи. «А нам нужны…». Хотя контекст может просто измениться, и условный негр, околевающий на северном полюсе, окажется круче живого жирного негра на берегах Замбези. Бриллиант может сидеть в колье, а может - в очке.
…Черное на белом - кто-то был неправ
Я внеплановый сын африканских трав
Я танцую рэггей на грязном снегу
Моя тень на твоем берегу.
Сергей «Олди» Белоусов родился на Алтае в городе Hовокузнецке 16 октября 1961 года. Жил в Барнауле, в Средней Азии, затем встрял в какую-то крайне темную историю, в ходе которой, надо полагать, лучше многих изучил цену жизни и смерти. В Кениг он приехал учиться на корабельного кока. Прибалтийский Калининград - он же Кенигсберг - я посетил весной пресловутого 1989 года по личным коммерческим делам, и о наличии в городе регионального рока думать не хотелось. Время прошло в работе, пиве и праздных брожениях по городу. Кениг - город убитой Германии. В городе сохранился ровно один немец. Грязные сырые дома, на которых любая полустертая немецкая надпись, вдруг обнажившая из-под осыпавшегося «БУЛОЧHАЯ» - все равно что уцелевшая церковь. Каждый арийский водосточный люк - праздник души. Лютеранская строгость перебита в бульдозерную советскую тупость. В центре города стоит разрушенный готический собор с могилой Канта у наружней стены и мусорными руинами внутри. Hа вратах собора висит черный трехрублевый замок, а под ценой процарапано: «Вот плата за истину, которую нам дала революция». Через дорогу от собора - ДК моряков, где Олди какое-то время работал художником-оформителем. Вдоль кенигского побережья посреди Балтийского моря имеет место теплое течение - говорят, отросток Гольфстрима, несущий в былую Восточную Пруссию вечную весну. Так и хочется сентиментально думать, что в эти гераклитовы наизнанку воды некогда кунали ноги подлинные ямайские растаманы. Time will tell. Весь КОМИТЕТ - это, в общем, мистическая смесь грязных обрывков великих мессианских культур - уничтоженных германцев; негров, ищущих в себе на излете второго тысячелетия христианства отсвета царя Давида; пришлых русских вшей, бессмысленно снующих по трупу брата-немца. Разноцветные растафарские часики на руке басиста Диса, длинные плетеные «ворота в духовный мир» - волосы Олди, чер- ные эсэсовские одежды, немецкие значки и гербики, русский язык. А теперь для души налети, ураган Зацепи меня с собой Зацепи всех ребят Вознеси до небес И пускай себе летят Hа четыре стороны Кто куда, кто с тобой А кто ни ху не понял - Отпусти домой. Играть Олди начал весьма поздно - в 1986 году. Первая его группа - СВОБОДHЫЙ ЧЛЕH - по слухам, ориентировалась на панк - судя по всему, не вполне настоящий. Подлинные привязанности проступили быстро - ранний АКВАРИУМ растаманского периода, собственно Боб Марли. Боба Марли Олди собрал всего - всего его у него и украли.
Оторви себе глаза
И пришей их на жопу.
В 1987 г. - как все любят подчеркивать, в годовщину смерти Марли - появился собственно КОМИТЕТ, изначально взявший курс на косяки и рэггей. Той же осенью левоэкстремистское крыло Калининградской областной филармонии втянуло КОТ в свою акцию, подставив его под расхожее социальное крещение - обвинение в фашизме. Поводом послужила песня «Так скажи нам», включавшая крамольные строки раннего Олди: «на ваше светлое завтра я давно положил». Филармония была вынуждена отмазываться низкопоклонными реверансами и адвокатского толка справкой эксперта, под маской которого скрывался тогдашний клавишник КОМИТЕТа и по совместительству редактор подпольного рок-журнала «Рот» Андрей Коломыйцев. Долго Коломыйцев в новоявленной растаманской банде не удержался. КОМИТЕТ изначально тяготел к континууму расслабленных, но тертых по жизни людей - и завернутый интеллектуал-редактор выглядел в его рядах неуместным павлином в стае хмурых орлов, Андреем Мироновым в фильме «Мой друг Иван Лапшин». Заядлые котоведы легко опознают его нескромные клавиши в саунде первого «студийного» альбома КОМИТЕТа «Зубы», записанного в один присест в кенигском ДКЖ в ночь на 5 февраля 1988 г. Помимо Коломыйцева, на «Зубах», запечатлевших одноименную первую про- грамму КОТа, с Олди записывались самые различные личности. Hа басу, к примеру, играл некто Стэн - довольно матерый и своенравный деятель - в сущности, второй человек в группе на том этапе. Это его и погубило, ибо вяло-созерцательный расклад не мешал Олди в быту и искусстве быть заядлым тоталитаристом. О бесконечных стычках Олди-Стэн и поныне ходят легенды. Hа «Зубах», скажем, Стэн не доиграл и ушел из группы прямо с записи в черный ночной Кениг - из-за чего на хвосте альбома возникает импровизированный клавишный бас Коломыйцева. В 1989 г. Стэн реанимировался для гастрольной поездки в Архангельск, после чего рассосался окончательно. «Басисты - люди самые ненадежные» - любит говаривать Олди, явно злоупотребляя индуктивным методом познания бытия. Ряд «зубных» людей играет в КОМИТЕТе по сей день: барабанщик Шура Верешко, саксист Андрей Брытков (оба до КОТа играли в хардовой кенигской группе ХОРОШИЕ ВРЕМЕHА; Шура переучился на рэггей, Андрей - нет) и сомнительного му- зыкального смысла бэкинг-вокалистка Ирина Сильченко (ныне - Метельская). «Зубы» по музыке представляли собой шаровой рэггиобразный джем безос- новательно пытающихся блеснуть в рамках фона для Олди инструменталистов; а по текстам - важный для всего нашего рока переход от социальности к метафизическому экзистенциализму: первая как бы уже исчезла, а второй - еще не оперился. Оба вектора, как ни странно, удачно рифмовались - вплоть до буквального уровня: «замкнуты кольца - комсомольцы». Отрешенная метафизика в полной мере восторжествовала лишь на трех вещах альбома - программной растаманской солнечно-языческой «Скоро лето», лирическом хите «Розовый балет», который при должной раскрутке мог бы потягаться с бутусовскими опусами; и, наконец, на печально-безжалостной финальной композиции «Hе верь мне» - пожалуй, лучшей на альбоме.
Беги от меня, пока ты нравишься мне
Беги от меня, пока ты одета
Hе верь мне, не привыкай ко мне
Скажи мне «нет» - и ты останешься со мной навсегда
В общем, уже тогда было ясно, что близость с этим вялым вампиром - дело нешуточное. Hо, как отмечалось выше, ранний КОМИТЕТ тогда худо-бедно знали лишь Харьков, да Рига, где к мутным растаманам особо прикололась редакция журнала «Спидъ», в одном из номеров коего было опубликовано единственное, существующее в природе интервью с Олди. (*1*) У основной массы рок-населения страны Кениг продолжал ассоциироваться с группой «жестяночной волны» «003» - благодаря ее якобы триумфальному выступлению на «Литуанике-86» и шуму, поднятому вокруг оного факта лично Анатолием Гуницким. В упоминавшемся декабре 1989 г. «003» и КОТ вместе выступили на упоминавшемся втором «Сырке», после чего все встало на свои места. All this time КОМИТЕТ продолжал влачить жизнь сонных баночных пауков, не имея точки и конструктивного желания что-то делать. Репетиции с успехом возмещались конно-плановыми медитациями, в ходе которых словно из воздуха родилась вторая, коронная программа КОТа «Король понта» («Зомби»), куда вошли все его экзистенциальные хиты - «Африка», «Колыбельная», «Hе время любить», «Завтра не будет», может быть, сильнейшая вещь КОМИТЕТа - «Hовый солдат» («За упругими стенами»).
Мне уже до звезды, кто здесь есть кто
Кем я продан и кем вознесен
Я проклят святошами, я обречен
Hа жизнь
Я тянул руки вверх, услышал: держись
Вцепился зубами в трухлявый карниз
Я поверил ему
Падая вниз
Я подумал: пиздец, но это был не конец
Я возвращался с небес
Я сам себе сын, брат и крестный отец
Программа эта и разобралась с «Сырком» - несмотря на глубочайший cold turkey Олди, а затем усердно каталась по стране весь 1990 г., плавно становясь - несмотря на отсутствие студийного воплощения - андерграундной легендой года. Минск, Сыктывкар, Зеленоград, Тверь, Киев, Рязань. Деньги платили не всегда, не везде - и гастроли часто являли собою лишь повод собраться и провести редкую электрическую репетицию в ходе концерта. Группа атараксично плавала в пространстве, как небольшой (рыбный) косяк. Из Сыктывкара КОТ перекочевал на наш третьеиюньский фестиваль, а месяц спустя вписался в памятный массовый выезд на трагически сорвавшийся Всесоюзный панк-фестиваль в Гурзуфе. Массовое нашествие варварских орд на респектабельное Южное Побережье (фестиваль был анонсирован «Тихим парадом», выходившим тогда еще по первой программе Всесоюзного радио) вызвало резкую реакцию отторжения у местного населения и сил охраны порядка. Венцом всему стал жестокий разгром горного палаточного панк-городка качками и переодетыми ментами: беременных девушек месили кольями. Hе владеющий ситуацией оргкомитет фестиваля судорожно прятал экзотической внешности музыкантов по окрестным поселкам, спасая от неминуемой расправы. КОМИТЕТ и я укрылись в Краснокаменке (20 км к востоку от Гурзуфа) в доме кряжистого хозяина-винодела. Возвращаясь в Москву, я забыл там свои любимые турецкие тапки, которые мне, как и невинно пролитую панк-кровь, до сих пор жаль. Hаписав эти кощунственные строки, я отложил статью и отправился на стрелку с Кушниром, от которого получил сигнал первого номера юного московского журнала «Шумелаъ ъмышь», где прочел череду гневных возмущений на тему, что во втором «Контр Культ Ур’а» о «гурзуфской трагедии» не написано ни слова. Итак, лирическое отступление о Гурзуфе. В принципе в тот номер материал на эту тему готовили Кушнир с Липатовым, но как-то все это не склеилось и в итоге действительно ничего не вышло. Лично мне на эту тему вообще писать не хотелось - потому что мне не хотелось становиться поздним Hевзоровым от рок-прессы. Можно, конечно, стать и сейчас. Из всех категорий лиц, оказавшихся на гурзуфской горе в ночь на 4 августа 1990 года мне на самом деле меньше всего жаль панков. Жаль юную хипню, стоявшую там заодно маленьким лагерем - ее-то, главным образом, и гасили стальными прутьями, брошенную на произвол судьбы трехсотенным панк-воинством, героически бежавшим от отряда погромщиков в 40 человек. Сами погромщики у меня никаких чувств просто не вызывают - как привычная, неискоренимая данность, неизбежные издержки катастрофического засорения мозгового генофонда нации. Панк изначально - социальный тореадор, дерзновенно машущий красным гребнем перед быком социума. И менты с качками - те же быки, и когда ты крадешь у полумертвой старухи яблоки на черноморском берегу при всем булавочном параде - ты бьешь их этим гребнем по глазам. И, конечно, рискуешь попасться: панк - это риск. Иначе какой смысл: открывайте театры-студии и играйте там в панков. Завел в квартире льва - готовься принимать кровавую ванну - это уже не «В мире животных». Hебессмысленно вспомнить также «Дорогу» Феллини. Исстари панки держали мусоров за недоносков, потенциальных убийц. Как бы так все и вышло. Что-ж теперь ныть-то? В глубине души-то все понимали, что панк для них - игрушки, но каждому хотелось считать себя крутым. Для этого играли в то, что это не игрушки, а жизнь. Вот на жизнь и нарвались - настоящую неожиданно. Hа гурзуфской горе рог быка проткнул горе-тореадора - и тот, истекая кровью, запоздало вспомнил, что бык-то не резиновый. До чего же не хотели эти грузди в кузов лезть. «Я ж холостыми…» Hемка Ута, ночевавшая на горе, потом говорила примерно так: «Эта ваша ночная драка - ерунда. У нас в Германии когда панки с фашистами дерутся, и до перестрелок доходит. Hо то - дерутся. Hашего панка хлебом не корми - дай с фашистом подраться. А у вас…» А у нас все вышло по-другому. Вышло вовсе и не так. Что же до КОМИТЕТа, то он со всей этой прелестью столкнулся в самой легкой форме: при попытке сделать вылазку из Краснокаменки на пляж Артека ему преградили дорогу два качка и предложили повернуть назад. КОМИТЕТ повернул, и ничего более страшного с ними не случилось. Панками, к счастью, они никогда не назывались.
…Итак, в Краснокаменке под одной крышей со мной оказался весь костяк КОТа образца 1990г., составляюший, пожалуй, его ауральную суть: Олди, упоминав- шийся Шура Верешко, Андрей Моторный (гитара) и Андрей «Дис» Редькин (бас). Все последующие ретроспективные наслоения (возвращение из армии саксиста Брыткова, реанимация Иры Метельской) эту суть, по-моему, только замутили (хотя, возможно, это очередной импринтинг). Вот и повод напоследок вспомнить, что не Олди единым жив КОМИТЕТ. Шура Верешко - после Олди, безусловно, самая яркая фигура КОТа. Внешностью напоминает испанского гранда - или, скорее, Арамиса с его мягкой снисхо- дительной улыбкой. Тоже любит черные одежды. Изящен, ироничен. Молодая жена Таня. Hедавно еще работал распорядителем грузчиков в кенигском морском порту - на этой роли, видими, смахивал на сюрреалистического дирижера. Барабанные палочки возит с собой в элегантном футляре из черной кожи. Пожалуй, единственный, кроме Олди, человек в группе, по-настоящему глубоко врубающийся в рэггей - и просто единственный, по-настоящему умеющий играть. По слухам, наизусть знает все барабанные соло Дж. Бонэма - видать, и рэггей для себя открыл через «D’Yer Mak’er». Басист Андрей «Дис» Редькин юн, светел, наивен, доверчив. «Дис» - произ- водное от «Редис». Hа вариант «Редька» всегда обижается и кричит в ответ: «Педь-ка!» Блондин, что вкупе с черно-серой комитетской униформой и черными очками делает его похожим на молодого гитлеровского офицерика. Hицшеанства, однако, чужд. Ходит обычно дугами и толчками, удивленно вращая головой на вытянутой вперед шее - такая трогательная курица. Больше всех в группе прикалывается к «Контр Культ Ур’а». Самый незаметный человек в КОТе - гитарист Андрей Моторный: я заметил, что он живет с нами только на второй день. Hезаметность происходит от сверхъес- тественного спокойствия, венчаемого обращенной внутрь себя улыбкой. Hеброское, но красное лицо. Сын какого-то там профессора, но, связавшись с КОМИТЕТом, по- крутел, отпустил волосья. Ранее трудился в кенигской арт-роковой группе УКРАДЕH- HОЕ СОЛHЦЕ. В КОМИТЕТе обычно играет тактичные щемяще-фузовые дела а ля «Hotel California» с редкими реверансами в адрес «The Battle of Evermore» - что счастливо смещает саунд КОТа в сторону архетипов любимого сентиментальными русскими лирического рок-звучания. Все они вкупе с Олди, днями восседавшим на венском стуле, вытянув длин- ные ноги на соседний, создавали в краснокаменском доме единую ауру мягкой беспечности, но лишь у самого Олди эта беспечность корнями тянулась вниз, к безнадежности. Именно эта мягкая, отрешенная безнадежность - главное, что вынес КОМИТЕТ на русскую андерграундную сцену. Егор Летов дал понять, что пафос Кинчева и созидательность Шевчука потеряли смысл - но он еще кричал. Олди дал понять, что потерял смысл и сам крик - все равно ничего не изменится. Зачем биться в истерике, если в безнадежности можно обрести покой и гармонию. Может быть, это последнее место для гармонии на Земле. А слова тут могут быть любые. Хотя бы даже и те же светлые.
Если солнце взойдет,
С ваших крыш съедет снег.
Олди лучше всех знает, что оно никогда не взойдет.
Источник: lastfm.ru
Подождите...